Был один момент
в моей жизни, когда я соприкоснулся с Пушкиным, это не могло пройти бесследно.
Произошло всё это в войну, на Рогожском рынке в Москве.
Кто пережил
войну в Москве, тот не может не помнить этого рынка. Тут всё было и всё продавалось
из того, что могло существовать и продаваться. А я приехал сюда, чтобы продать
поленницу дров и на вырученные деньги купить еды.
Дрова
продавались так: несколько тоненьких чурбачков, сложенных в кучку. Дрова были,
как хлеб, как продуктовые карточки.
В тот день мне
ужасно повезло. Наш сосед захотел завалить единственное дерево на участке и
попросил меня помочь. Я, конечно, согласился и попросил только накормить меня
перед распилом, потому что боялся, что не хватит сил тянуть пилу.
Сосед напоил меня
чаем без сахара, потом мы пилили в темноте дерево, для экономии забирая ниже
травы. Дерево, огромное, многолетнее, а мы торопливо отсекали от него часть за
частью, пока не превратили великана в компактную кучку кругляшей, один из
которых был законно моим.
Хочешь — топи и
грейся, отогревай замерзшую за войну душу, а можно было перевести это в пищу, в
картошку, и разом её съесть.
Целый килограмм
картошки — вот что я смог вообразить и поехал на Рогожский рынок.
Мёрзлые люди
ходили вдоль нашего ряда, приценивались, присматривались, поднося иное полено к
глазам. Я стоял на своей, выбранной мною цене, которая соответствовала
килограмму картошки. Я живо представлял мою картошку и в сыром виде, и в
кастрюльке с водой, распространяющую по дому волшебный аромат, я её переварил и
съел сто раз, пока стоял с дровами. Какой же был мороз! Я плакал от боли,
понимая, что погибаю от своего богатства.
И вдруг появился
человек, которого я даже не разглядел. Не торгуясь, не осматривая каждое
полено, он заплатил всю назначенную мной сумму, положил дрова в сумку и пошёл
прочь.
Медленно
двигаясь, я вошёл в толпу и увидел заросшую щетиной шею человека, держащего в
руке мыльницу, плоскогубцы и книжку.
— А что это у
вас? — смог я жалобно произнести про книгу.
Передо мной уже
сияла картинка тёмной реки, Дворцовая набережная с железной оградкой, у которой
в очень странной позе стояли два господина в котелках, а внизу было написано
«Александр Пушкин. Евгений Онегин».
Я слышал, что
есть такие стихи, но едва ли догадывался, каковы они и зачем они мне здесь
нужны. Но книга была в моих руках, и вернуть её не было уже возможности. Помимо
своей воли я спросил: «Сколько?»
Он показал на
мой кулак, подхватил на лету деньги и будто проглотил их. Во мне зашевелилась
тоскливая мысль, что картошка уже не моя. От страха, от невозможности что-либо
исправить у меня схватило живот.
— Дядя! —
закричал я. — Дядя, отдай! Отдай!
Я заплакал
негромко, потом вытер слёзы, вынул из-за пазухи книгу, почти безразличную мне,
и стал думать над ней.
Захотелось
домой, и шёл, тихо вздыхая, а иногда поскуливая, словно меня побили. Потом я
открыл книгу и прочёл несколько строчек про какого-то дядю.
В стихах было
что-то лёгкое, странное, они будто сами читались, и хотелось читать ещё.
Чёткий, почти
воздушный стих, похожий на сон, удивил меня, и строчка за строчкой, точно на
волнах моря, я поплыл неведомо куда, забыв о том, что меня окружает. Проход к
стихам оказался так же прост, как от пустой прогулки к драгоценному полену, от
него к деньгам, а потом к этой книге.
Мир вокруг жил,
обуреваемый единственной страстью: продать- купить, а в итоге выжить, но я уже
исчез из него, мне стало легко. И дело тут было не в одной волшебной силе
стихов, а в кажущейся несовместимости двух миров этого столь уродливого, сколь
и необходимого рынка, откуда я выхватил книгу, как звезду в ночи, и она повела
меня за собой в другой головокружительный мир, сладкий, как балы, как ложи, как
паркет, как опера и что-то уж совершенно невозможное и прекрасное. А я ведь и
не знал, что это бывает!
(По А. Приставкину)
Комментариев нет:
Отправить комментарий